Термин «холодная война» был введен в политический лексикон американским президентом Гарри Трумэном практически сразу после того, как на Хиросиму и Нагасаки были сброшены атомные бомбы. Еще не остыло кострище пожара в Ев­ропе, а на политической арене уже стремились затеять новую войну. Политическая риторика того времени использовала эвфемизм холода для обозначения еще бо­лее ужасного жара, чем довелось узнать Европе, жара расщепленного атома.

Опасность войны надвигалась, что можно было наблюдать в появлении новых и новых кризисных очагов, число которых росло с угрожающей скоростью.

В каком месте на карте Мира расставляли стратеги свои флажки? Где была расстав­лена военная техника с заведенными двигателями, где наводчики день и ночь обо­зревали местность в окуляры своих приборов?
Этим местом был город Берлин. Через него пролегала граница между восточ­ным и западным полушариями. Постоянно «теплая» почва у берлинской стены была спящим, однако готовым начать свое извержение в любую минуту вулканом.

До основания мистифицированная советская идеология не могла оставить без внимания такое важное место. Она требовала видимых действий. И уже 11 ноября 1945 года это требование было претворено в жизнь: на перекрестке старой Аллеи победителей и Шарлоттенбургского шоссе, которое сегодня носит название Улица 17 июня, был открыт мемориал. Этот памятник был посвящен советским воинам, павшим при штурме Берлина.

На родине маховик сталинских послевоенных репрессий погребал выживших офицеров и солдат в вечной мерзлоте тундры. А на теплой демаркационной линии хоронили 2 500 вовремя погибших, и потому особенно горячо любимых героев-воинов.
Сталинская культура ковала из павших воинов первый мистический авангард. С ужасающей верой в свою абсолютную власть двинулся «гениальный стратег» и «отец всех народов» в новую битву. Эта оригинальная техника ведения войны име­ла своей целью свободный доступ в оба мира, мир мертвых и мир живых. Сталин был не только верховным главнокомандующим живых, он был также полководцем мертвых. Свою стратегическую позицию он освободил от психической реальности – он создал для себя переход из одного мира в другой.

Наполненные Сталиным идеологическим дыханием павшие герои-воины были непобедимы, именно по причине морально-этического значения их героической смерти. Их жертва стала неопровержимым ни с моральной, ни с политической точки зрения, аргументом для атаки извне. Пафос советской эстетики находился между двумя реалиями: жизнью и смертью.

Всегда в борьбе, вечно.
Страшный бой идет, кровавый,
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле…
А. Твардовский. «Василий Теркин»

Эта кровавая и смертельная битва служит предпосылкой продолжения жизни на земле, и, чем страшнее и кровавее битва, тем значительнее и реальнее прелесть жизни. Сила и цена жизни определяются через кровопролитие и ужас смерти. Амбивалентность между жизнью и смертью, в этой принципиальной и дуалисти­ческой структуре советская идеология хотела увидеть просвет, проход на «ничью землю», плацдарм, сосуд для «злого духа», который по причине своей ключевой позиции оказывает влияние в обоих направлениях.

Эту идею нельзя назвать ни шизофреничной, ни циничной, она скорее может быть обозначена как библейское откровение в дьявольской манере. Идея, которая воплощена в монументе на улице 17 июня.

Мое предложение для монумента в районе Тиргартен состоит в ирригации всей его площади. Два больших фонтана посередине и шесть меньших у боковых ко­лонн создадут всему ансамблю пространственно-монументальную композицию. Спокойно стекающая по ступеням вода придаст всему произведению состояние равновесия. Вода на монументе имеет как эстетическое, так и символическое зна­чение – это течение времени, которое охлаждает и релятивирует факты.

Эти факты являются фундаментом нашей культуры и должны быть освобождены от фальсификации и манипуляций. Броня из воды придаст монументу также и са­кральный смысл – храм погибших. Вода оберегает покой, она служит органичным ограждением от идеологического и физического злоупотребления.